Східна Волинь | М. Коробка

Звіт Миколи Коробки, про етнографічну експедицію в Овруцький, Житомирський, Новоград-Волинський повіти Волиньської губернії у 1894 році.

Матеріал містить антропологічні, єтнографічні, географічні, економічні та історичні дані.  Матеріал вийшов друком у  періодичному виданні “ЖИВАЯ СТАРИНА” у 1895 році, вип. 1

Статтю подано мовою оригіналу.


Н. Коробка

Восточная Волынь

Нынѣшнимъ лѣтомъ я предпринялъ по порученію Императорскаго Географическаго Общества, поѣздку по Овручскому, сѣверной части Житомирскаго и Новоградъ-Волынскаго уѣздовъ Волынской губ.; въ прошломъ году я объѣхавъ южную часть Житомирскаго уѣзда; такимъ образомъ, въ эти двѣ поѣздки, мною была обслѣдована почти вся восточная половина Волынской губ., кромѣ средней полосы Новоградъ-Волынскаго уѣзда, Объ результатахъ моихъ наблюденій я и буду имѣть честь сдѣлать сообщеніе. Прежде всего обращу ваше вниманіе, что обслѣдованная мною мѣстность хотя и входитъ въ составъ Волынской губ., но не можетъ считаться Волынью; въ глубокой древности значительная часть ея (если не вся) была населена древлянами; съ самыхъ первыхъ моментовъ русской исторіи она вошла въ составъ Кіевскаго княжества, и съ тѣхъ поръ, почти безпрерывно до самаго раздѣла Польши, составляла одно целое съ Кіевщиной.—Правда, въ XIII в., во время упадка Кіевскаго княжества обособленный было подъ властью энергичнаго Рюрика Ростиславича въ отдѣльное княжество Овручъ, и развились, на югѣ союзы свободныхъ городовъ, группировавшихся вокругъ Звягля и Котельнича (нынѣ г. Новоградъ-Волынскъ и м. Котельня, Житомирскаго уѣзда), но это длилось очень недолго, и энергичная рука литовскихъ завоевателей вскорѣ вновь собрала всѣ земли бывшаго Кіевскаго княжества. Подъ властью литовскихъ князей и польскихъ королей восточная Волынь опять стала однимъ административнымъ цѣлымъ съ Кіевщиной—Кіевскимъ воеводствомъ. — Во время казацкихъ войнъ этотъ край вмѣстѣ съ Кіевщиной отошелъ къ Южной Руси, западной границей которой по Зборовскому договору была рѣка Случъ. Послѣ войнъ Хмѣльницкаго, когда Кіевъ отошелъ къ Московскому государству, а область его осталась за Польшей, въ нынѣшнюю восточную Волынь былъ перенесенъ административный центръ воеводства Кіевскаго, и городъ Житомиръ сталъ его главнымъ городомъ. Только съ присоединеніемъ къ Россіи, нынѣшняя восточная Волынь вошла въ составъ Волынской губерній и образовала три уѣзда послѣдней: Житомирскій, Овручскій и Новоградъ-Волынск ій (городъ Новоградъ-Волынскъ тогда же получилъ свое нынѣшнее названіе; раньше онъ назывался Звяглемъ, подъ зтимъ названіемъ онъ извѣстенъ народу и теперь). Историческое прошлое уже даетъ нѣкоторое представленіе о населеніи восточной Волыни; уже слѣдуетъ ожидать, что населеніе этой мѣстности менѣе, чѣмъ населеніе Западной Волыни, подверглось вліянію польской народности, да и основными своими чертами, и по языку, и по типу болѣе близко въ населенію Кіевской губ. и лѣво-бережной Малороссіи, чѣмъ къ населенію собственно Волыни. Все это такъ и есть; говоры Восточной Волыни почти свободны отъ полонизмовъ (польскихъ глагольныхъ образованій нѣтъ вовсе), на югѣ эти говоры очень близки къ украинскимъ, на сѣверѣ—къ говорамъ сѣверной части Кіевской губ., и ещё ближе, какъ это ни странно, въ нѣкоторымъ говорамъ Черниговской губ.; такъ, говоръ Овручскаго уѣзда Волынской губ. очень мало отличается отъ говора Сосницкаго уѣзда Черниговской губ. То-же почти можно сказать о поэзіи, вѣрованіяхъ и обычаяхъ. Но то-же историческое прошлое наложило на населеніе восточной Волыни черты, объединяющія его съ населеніемъ сѣверной Кіевщины, но отдѣляющія отъ лѣвобережныхъ украинцевъ, южныхъ Кіевлянъ и вообще областей, который знали казачество.—Населеніе восточной Волыни начиная съ ХIII в. не жило политической жизнью. Казачества эта мѣстность совсѣмъ не знала; въ. южной полосѣ восточной Волыни проходили еще кое-когда казачьи отряды, бывали сраженія, но въ этихъ движеніяхъ мѣстное населеніе играло незначительную роль — главными дѣятелями были пришельцы изъ за Днѣпра, Во всякомъ случаѣ, если мѣстные крестьяне и подымались, чтобы соединиться съ казаками, то это были кратковременный вспышки, ведшія за собой еще болѣе тяжелое рабство, а не систематическое отстаиваніе свободы. Стряхнуть съ себя чужеземное иго, сложиться въ свои оригинальный формы, какъ на Украинѣ, народная масса этой мѣстности не могла. Что же касается до сѣверной (большей) половины восточной Волыни, то тутъ не было даже и такихъ проявленій политической жизни; здѣсь народъ спалъ буквально съ ХIII в. Результатомъ такихъ политическихъ условій является почти невѣроятная обезличенность населенія, національнаго самосознанія, не говорю уже патріотизма, здѣсь нѣтъ и въ поминѣ, воспоминаній о прошломъ—никакихъ, за исключеніемъ нѣсколькихъ неясныхъ сказаній, связанныхъ съ названіями мѣстностей. Казацкихъ думъ нѣтъ, нѣтъ даже представленій объ историческомъ казакѣ, казакъ извѣстенъ населенію только донской, съ нагайкой въ рукахъ, въ роли полицейскаго.—Наконецъ здѣсь нѣтъ даже слова для обозначены своей народности (русскими они себя не считаютъ, это слово обозначает великоросса).

Не особенно сильно въ наслоеніи восточной Волыни и чувство религіозности; если прибавить къ этому плачевное состояніе народнаго образованія, то вся эта масса нанесенія представитъ собой ужасающую картину нравственной безцвѣтности и безпомощности, а между тѣмъ этому населенію нельзя отказать въ даровитости, разнородно проявляющейся на югѣ и на сѣверѣ, въ чистотѣ нравовъ, особенно на югѣ, хотя тамъ и сосредоточены фабрики и войско, а также и въ любознательности, которая, при бдагопріятянхъ условіяхъ, переходитъ въ жажду высшей культурной жизни, въ любовь къ наукѣ и искусству.—Мнѣ пришлось встрѣтить крестьянина, ходившаго на работы съ книжкой Толстого и изучавшаго нѣмецкій языкъ, чтобы прочесть Шиллера, который заинтересовалъ его въ переводѣ; приходилось видѣть парня лѣтъ 16-ти, зачитывавшагося книжками историческаго содержанія и знавшаго наизусть не мало стихотвореній Пушкина.— При другихъ условіяхъ это населеніе могло бы выдвинуть немало талантливыхъ учителей въ области науки и искусства; но пока оно во многихъ отношеніяхъ стоитъ на уровнѣ IХ вѣка: мірововзрѣніе его до. сихъ поръ языческое—пантеистическое; природа до сихъ поръ олицетворяется, вихрь является чертомъ, падучая звѣзда—сброшенною съ неба душою; домовые, вѣдьмы, русалкы до СИХъ поръ безпокоятъ воображеніе крестьянъ; болѣзни до сихъ поръ ходятъ въ видѣ старухъ или звѣрей. По говору населеніе восточной Волыни можно раздѣлить на три полосы. Съ этимъ дѣленіемъ Въ значительной мѣрѣ случайно совпадаетъ и различіе въ условіяхъ жизни. Южную полосу, сѣверная граница которой идеть приблизительно на 25 верстъ сѣвернѣе Житомира и черезъ Новоградъ-Волынскъ, занимаетъ область южно-малорусскихъ говоровъ, крайне близкихъ къ украинскимъ, отличающихся отъ послѣднихъ твердостью средняго и, спорадической замѣной і изъ о черезъ среднее и. Слѣдующая полоса, не болѣе 40 верст шириною, имѣетъ систематически среднее и (или его замѣну э) изъ о, вмѣсто увраинскаго г, я, и дифтонги іє изъ ѣ, тѣ-же звуки и юо изъ е, вмѣсто увраинскаго і. Еще сѣвернѣе идетъ полоса говоровъ сѣверно-малорусскихъ, на границѣ съ Минской губерніей дающая рядъ любопытныхъ переходовъ въ бѣлорусскимиъ. Отличительная черта ихъ — дифтонги уо (мѣстами также уы и уё), а также чистые у и о изъ стараго о вмѣсто увраинскаго і тѣ-же звуки, что въ предъидущихъ говорахъ изъ ѣи вмѣсто украинскаго і большая мягкость ср. и. О мелкихъ подробностяхъ говоровъ разныхъ сѣлъ говорить не буду, такъ какъ этому будетъ посвящена отдѣльная статья. Относительной чертой всѣхъ говоровъ восточной Волыни является крайняя неустановленность какъ гласныхъ, такъ и согласныхъ; каждый почти звукъ стремится переходить въ сосѣдній: не говоря уже о безчисленныхъ неуловимыхъ колебаніяхъ среди. и и дифтонговъ, ы стремится переходить въ э, э въ нѣкоторыхъ говорахъ въ а, о въ у и т. д.; согласные тоже подвержены колебаніямъ и произносятся не отчетливо: такъ ж приближается и иногда переходить въ л и обратно, с въ въ (случая перехода р въ л не замѣчено). Всѣ говоры изобилуютъ велико-руссизмами. Въ общемъ этотъ родъ говоровъ представляетъ собой какъ бы полную лѣстницу отъ пододыжихъ говоровъ (чисто южно-малорусскихъ) къ бѣлорусскимъ, не переходя въ предѣлахъ губерній ни въ тѣ, ни въ другіе. Вся восточная Волынь до самаго недавняго времени была покрыта лѣсами, которые переходили даже въ Подолію; въ настоящее время зги лѣса страшно опустошены, но остатки ихъ можно видѣть и теперь повсюду. Больше всего сохранилось лѣсовъ на западѣ и около города Житомира, меньше всего на крайнемъ югѣ и въ полосѣ переходныхъ говоровъ.—Почва восточной Волыни не изъ богатыхъ, только на самомъ югѣ идетъ полоса чернозема, сѣверная граница которой находится версть на 40 южнѣе г. Житомира; далѣе идетъ полоса супеску и суглинку съ небольшими оазисами чернозема, сѣверная граница этой полосы приблизительно совпадаютъ съ сѣверной границей южномалорусскихъ говоровъ. Эта полоса наиболѣе культурная во всей восточной Волыни; она прорѣзана линіей Юго-Западныхъ желѣзныхъ дорогъ, въ ной расположены города: Житомиръ, Новоградъ-Волынскъ, и очень близко Бердичевъ (Кіевской губ.), въ ней болѣе развита фабричная промышленность, относительно много школъ. Населеніе этой мѣстности малоземельно: на чернозёмѣ крестьяне еще сводить концы съ концами, но на менѣе благодарной почвѣ бѣдствуютъ; нѣкоторымъ подспорьемъ для нихъ служать заводы, но зато они вносять въ народную жизнь много разлагающихъ чертъ. Для етнографа населеніе этой полосы представляетъ мало новаго—это тѣ-же украинцы.

Обрядовая сторона народной жизни сохранилась довольно хорошо: годъ начинается колядками и щедровками, Впрочемъ старинныхъ колядъ въ этой полосѣ мнѣ слышать не удалось, невидимому ихъ не знають, поются коляды церковнаго характера — или же уніатскія на смѣшанномъ языкѣ, или православныя на церковно славянсвомъ язывѣ, распространяемый духовенством (посдѣднія представляють собственно тропари). Масляница проходить мало замѣтно: чучела не дѣлаютъ, мѣстами вѣшаютъ колодки, и повсюду въ четверть старухи йдуть въ кабакъ, пьютъ водку и поютъ пѣсни. Мнѣ удалось записать одну изъ такихъ пѣсенъ, но о значеній обычая она ничего не говорить, это простая семейная пѣсня. Этотъ обычай носитъ названіе «знайды бабы» или «знобы бабы». На пасху водять хороводы. (Во многихъ мѣстностяхъ этотъ обычай называется — справлять «Молодара», иногда это слово звучитъ «Володаръ» или «Голодаръ»). Далѣе слѣдуетъ: «бабскій велыкдень», «русальный тыждень» и велыкдень, дни впрочемъ не отмѣченные обрядами. Затѣмъ розыгры или заробыны — первый день Петрова поста, обряды, представляющіе то же самое, что и «знайды-бабы»; мѣстами этотъ обычай называется «шуляка лякать», исполняется онъ для того, чтобы корова молока больше давала. Названіе «розыгры» въ старину было знакомо и лѣвобережнымъ украинцамъ, теперь оно тамъ повидимому исчезло, хотя самый обычай и сохранился подъ названіемъ: «глечики ставить». Какь въ теченіе Великаго поста поются веснянки, группирующіяся вокругъ «Молодаря», такъ во время Петрова поста поются «Петрівчаны», пѣсни, имѣющія связь съ «Купайломъ». Обычай «Купайла» сохранился довольно хорошо, хотя постепенно и исчезаетъ подъ двойнымъ напоромъ духовенства и полиціи съ одной стороны, и фабрично городской цивилизаціи — съ другой. Въ нѣсколькихъ селахъ, на мой вопросъ: почему они не справляють «Купайла», крестьяне отвѣчали: «шоб насъ врадник быу»?—Молодой священникъ, на мои разспросы о народныхъ обычаяхъ, съ гордостью отвѣчалъ, что они все это «скоренілы». Вообще духовенство до сихъ поръ борется съ язычествомъ, и при томъ обыкновенно полицейскими мѣрами. Мѣстами, особенно около городовъ и фабрикъ, крестьяне сами бросаютъ свои обычаи, на основаній того, что въ нихъ нѣтъ «деликацій»; на Купайлу костровъ не раскладываютъ, а украшаютъ свѣчами «гильце». Заканчивается годъ гаданьемъ въ день св, Андрея и Екатерины. Гаданья эти довольно разнообразный, отмѣчу только кусанье «балы» парнями въ день св. Андрея: вѣшается пшеничный коржъ среди хаты, и хлопцы, верхомъ на кочергѣ, должны, не смѣясь, подъѣхать и откусить кусокъ коржа; если хлопцу это удастся, то онъ женится въ течете года, если же онъ засмѣется, то въ наказаніе смазываютъ ему лицо сажей. Свадебные обряды исполняются свято, какъ и обряды при крестинахъ, погребеніи, построеніи хаты, началѣ посѣва и т. д. Изъ миеическихъ существъ извѣстныхъ народу, кромѣ общеизвѣстныхъ, упырей, вовкулаковъ, вѣдьмъ, отмѣчу «горобъёвого», который осенью, въ день св. Симеона мѣряетъ воробьевъ мѣркой, восемь себѣ беретъ, а девятую пускаешь, чѣмъ ивбавляетъ свѣтъ отъ заполненія воробьями; отмѣчу еще, что русалки живуть въ житѣ, а не въ водѣ. Лирика южной полосы близка къ украинской; къ сожалѣнію народная пѣсня сильно вытѣснятся фабричной на плохомъ великорусском языкѣ. Мужское населеніе во многихъ селахъ не знаетъ даже другихъ пѣсенъ, да и говорить на языкѣ, полномъ великоруссизмовъ; отмѣчу, что великоруссизмы, наполняющіе говоръ, заимствованы изъ южныхъ великорусскихъ говоровъ, а не изъ литературнаго языка. Женщины, какъ всегда, консервативнеѣ. Изъ эпическихъ пѣсенъ большой популярностью пользуется пѣсня о разбойникѣ Кармалюкѣ, являющемся мѣстнымъ Карломъ Мооромъ, разбойникомъ рыцаремъ; кромѣ того встрѣчаются пѣсни о событіяхъ повседневной жизни. Тутъ же мнѣ удалось записать единственную въ моемъ собраніи думу о Нечаѣ и пѣсню о плѣненіи Коваленка татарами. Въ этой мѣстности очень много лирниковъ, но они поютъ только духовные стихи книжнаго уніатскаго происхожденія, сами не понимая ихъ исвусственнаго языка. Изъ музыкальныхъ инструментовъ кромѣ лиры извѣстны: цимбалы (отживаютъ свой вѣкъ), а также скрипка, флейта и бубны. Населеніе этой полосы очень любить музыку, часто встрѣчаются артистическія натуры, очень воспріимчивыя, способный, но къ сожалѣнію остающаяся самоучками; встрѣчаются самоучки живописцы и скульпторы. При благопріятныхъ условіяхъ населеніе проявляешь много любознательности, къ школѣ относится симпатично, не прерываютъ связей съ ней и по выходѣ, но расходами на нее населеніе тяготится, она кажется слишкомъ дорогой. Пьетъ населеніе немного, и буйный пьяница—большая рѣдкость. Энергіи и предпріимчивости проявляешь мало, торговыхъ способностей нѣтъ почти никакихъ. Женщина всегда почти энергичнѣе мужчивы и помыкаешь имъ; къ общинѣ, какъ нравственной силѣ, относятся съ уваженіемъ, но экономическія предпріятія обществомъ начинаютъ рѣдко и не охотно. Въ общемъ населеніе этой мѣстности производить впечатлѣніе народа—художника, но не работника.

По физическому типу населеніе южной полосы восточной Волыни ближе къ украинцамъ, но цвѣтъ волосъ и глазъ у волынцевъ свѣтлѣе, чѣмъ у украинцевъ, преобладаютъ темно-русые волосы и темно-сѣрые глаза; брюнеты встрѣчаются рѣдко, свѣтлые блондины еще рѣже, притомъ исключительно среди шляхты. Костюмъ—тамъ, гдѣ онъ сохранилъ народный характеръ,—тождественъ съ подольскимъ: свита или короткая, съ небольшимъ воротникомъ, ничѣмъ не облитая, или длинная, съ капюшономъ, обшитая краснымъ шнуркомъ; рубашка упрятана въ штаны. Лѣтомъ вмѣсто свиты носятъ катанку, нѣчто въ родѣ очень короткой свиты изъ домашняго холста; шапка лѣтомъ—соломенная, зимой—барашковая. Женскій костюмъ тотъ же, что въ Украинѣ, кое-гдѣ старухи даже носятъ намитки; иногда женщины носятъ сапоги изъ желтой или красной кожи; лапти встрѣчаются очень рѣдко. Кромѣ обыкновеннаго городскаго костюма молодые крестьяне носятъ иногда короткій болгарскія куртки, вывезенныя изъ-за Дуная, куда многіе крестьяне этой мѣстности ходили погонщиками во время послѣдней войны.—Общій видъ населенія бодрый и здоровый, но тучныхъ нѣтъ совсѣмъ. Бытовыя условія сѣверныхъ крестьянъ средней (сѣвернѣе Житомира) полосы имѣютъ своеобразный характеръ, благодаря присутствію въ этой полосѣ огромнаго количества нѣмецкихъ колонистовъ. Страна эта, лѣтъ 20 тому назадъ, была глубокимъ Полѣсьемъ, столь же глухимъ и мало населённымъ, какъ въ нынѣшнее время западная часть Овручскаго уѣзда; лѣсъ, покрывавшій эту полосу въ ту пору, не имѣлъ никакой цѣны, какъ не имѣютъ онъ и теперь; во многихъ мѣстахъ Овручскаго уѣзда помѣщики находились въ самомъ затруднительномъ положеній: это было сейчасъ послѣ освобожденія крестьянъ и втораго польскаго возстанія, и вотъ они распродали или отдали въ аренду свои бездоходный земли нѣмецкимъ колонистамъ. Нѣмцы раскорчевали дебри лѣсовъ, осушили болота и обратили всю эту мѣстность буквально въ огородъ. Селились они не селами, а отдѣльно, каждый на своёмъ кускѣ оставлялъ немного лѣса для построекъ и топлива, остальное обращалось въ пахоту. Участокъ каждаго нѣмца огороженъ со всѣхъ сторонъ, и, такимъ образомъ, нѣмецкія колоній непрерывно тянутся на десятки верстъ, и русскія села являются небольшими островками среди нѣмецкаго моря. Количество нѣмцевъ въ нѣкоторыхъ волостяхъ Житомирскаго и Новоградъ-Волынскаго уѣздовъ (напр. Горошковской, Барашевской, Пулинской, Сербовской) значительно превышаетъ количество русскаго населенія; въ сёлахъ Житомирскаго уѣзда ихъ 50.000. Такое сожительство во могло конечно не оказать извѣстнаго вліянія на мѣстное русское населеніе. Первымъ результатомъ его явилась такъ наз. штунда. Нѣмцы на Волынь пришли по вѣроисповѣданію лютеране, котолики и баптисты; первые и вторые но заботились о распространеніи своей религіи, но третьи, какъ и всѣ почти сектанты, являются ярыми пропагандистами. Способъ пропаганды апостоловъ штунды простъ и остроуменъ: они арендуютъ какую нибудь мельницу, работаютъ дешевле и добросовѣстнѣе другихъ, такимъ образомъ къ нимъ собирается масса народа, и вотъ, пока пріѣхавшіе ждутъ своей очереди, мельники заводятъ съ ними бесѣду на религіозныя темы. Пропаганда штундистовъ идетъ довольно успѣшно, чему много способствуютъ обостренный отношенія между крестьянами и духовенствомъ. Оффиціально считается только 8 семействъ штундистовъ въ деревнѣ Дашенкѣ (Горошковской волости), но тайныхъ штундистовъ гораздо больше и но въ одной Дашенкѣ, а въ очень многихъ селахъ. Сущность штунды (какой она проявляется на Волыни)—отрицаніе обрядовой стороны религіи и свобода толкованія Евангелія. Богослуженіе ихъ заключается въ чтеніи и толкованіи Евангелія и пѣніи религіозныхъ стихотвореній. Особенно облюбовали они сборникъ «Любимые стихи», изданный въ С.-Петербургѣ въ 1882 г. Балашовымъ; сборникъ этотъ, безусловно пропущенный духовной цензурой въ Петербургѣ, въ настоящее время оказался на Волыни запрещенной книгой, и усердно конфискуется. Штундисты къ православнымъ вражды не питаютъ, но относятся къ нимъ съ сожалѣніемъ за ихъ образъ жизни и невѣжество (сами они—трезвые и грамотные люди), они даже не считаютъ себя штундистами, а православными. Православные, напротивъ, относятся къ нимъ враждебно, зовутъ ихъ «бабчистыми», причемъ это слово смѣшивается со словомъ «антихристъ», пришествія котораго ждетъ народъ въ этой мѣстности. Прежде штундисты были очень сообщительны, скоро вступали въ религіозные споры, по послѣ ряда репрессивныхъ мѣръ (священники, между прочимъ, хлопотали о высылкѣ ихъ на Кавказъ) они стали крайне скрытны. Съ нѣмцами у штундистовъ особой дружбы нѣтъ, но въ селѣ Дашенькѣ, гдѣ на учителя приходской школы возложена обязанность слѣдить за штундистами и доносить на нихъ, послѣдніе предпочитаютъ посылать своихъ дѣтей въ нѣмецкія школы. Благодаря своей трезвости, штундисты живутъ богаче остальныхъ крестьянъ, хату штундиста вы сразу отличите. Въ настоящее время въ этой мѣстности замѣчаются и болѣе общій поворотъ въ народной жизни, тоже передѣлывающій ее на нѣмецкій ладъ, именно переселеніе на «волока» (Волокъ— полевой участокъ). Крестьяне, рѣшившіе переселиться на волока, дѣлятъ свои земли на отдѣльные участки, возможно-ровные по цѣнности, разбираютъ ихъ по жребію и селится каждый на своемъ участкѣ, совершенно бросивъ село. Это явленіе совсѣмъ новое, и о вліяніи его говорить пока нельзя. Лица, знающія близко народное хозяйство, предсказываютъ повышеніе крестьянскаго благосостоянія, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, боятся онѣмеченія разрозненнаго населенія, что, при полной обезличенности этого населенія и превосходства нѣмецкой культуры, быть можете и не лишено основаній.—Изъ болѣе мелкихъ проявленій нѣмецкаго вліянія отмѣчу: принятіе крестьянами нѣмецкаго плужка, деревянныхъ башмаковъ, измѣненіе типа построекъ.

Отношенія между крестьянами и нѣмцами—враждебныя, доходящія до убійствъ; причина вражды—глубокое различіе въ понятіяхъ о собственности; крестьянинъ на произведенія природы (какъ напримѣръ — лѣсъ) смотритъ до сихъ поръ, какъ на res nullius; потравы у нихъ не считаются проступкомъ, есть своего рода спортъ; есть даже суевѣріе, какимъ образомъ обезпечить себѣ постоянную безнаказанность ихъ; между тѣмъ нѣмецъ принесъ съ собой выработанный вѣковой государственной жизнью римскія педантичныя правовыя понятія. Такое противорѣчіе вызываетъ постоянныя потравы и порубки со стороны крестьян рѣзкія мѣры со стороны нѣмцевъ, возмущенныхъ такимъ отношеніемъ къ чужой собственности, и въ результатѣ—крайнее взаимное раздраженіе. Результатомъ косвеннаго вліянія нѣмецкихъ колоній является крайнее малоземельѣ крестьянъ средней полосы; всѣ свободный земли заняли нѣмцы, а русскому населенію приходится ютиться на своихъ много разъ перебѣлённыхъ надѣлахъ. Крестьяне прекрасно понимаютъ здѣсь, что вся ихъ сила въ землѣ, и, гдѣ только возможно, покупаютъ помѣщичьи земли, но цѣны на землю стоятъ высокія (десятина посредственной полевой земли—50 рублей, а усадебной до 300) и пріобрѣтеніе земли доступно только болѣе богатымъ обществамъ. Тамъ, гдѣ крестьяне пріобрѣли землю, они, благодаря нѣмецкимъ способамъ хозяйства, живутъ не дурно, но малоземельное населеніе бѣдствуетъ. Физическій типъ и костюмъ населенія средней полосы значительно отличается отъ южнаго. Ростъ средній или высокій. Волосы русые, всѣхъ оттѣнковъ; настоящихъ брюнетовъ встрѣчать не приходилось, на за то много блондиновъ, встрѣчаются и огненно-рыжіе, но мало. Брови густыя, дугой, разрѣзъ глазъ прямой, цвѣтъ ихъ преимущественно свѣтло-сѣрый, часто голубой, изрѣдка карій. Скулы менѣе выдаются, чѣмъ у южанъ. Мужской костюмъ—свита изъ домашняго коричневато сукна до колѣнъ или нѣсколько длиннѣе, съ короткимъ воротникомъ и безъ сборокъ въ талій. Рубашка въ штаны, иногда вышитая, иногда нѣтъ (въ послѣднемъ случаѣ съ отложнымъ воротникомъ). На ногахъ носятъ сапоги. Головной уборъ у стариковъ представляєте такъ называемая «магерка» — круглая шапка изъ домашняго сукна; молодые носятъ картузы. Женскій костюмъ національный характеръ потерялъ; характерно въ немъ только повязываніе головы бѣлымъ платкомь, тогда какъ на югѣ употребляютъъ для этой цѣли яркій платокъ.— Штундисты костюмомъ отъ другихъ не отличаются. Міровоззрѣніе населенія етой полосы не разнится отъ южнаго, но народный календарь представляетъ нѣкоторые особенности. Такъ подъ новый годъ кромѣ южныхъ обрядовъ сушатъ живьемъ воробьёвъ, потомъ ихъ труть въ порошокъ и смѣшиваютъ съ тѣмъ зерномъъ, которымъ будутъ обсѣвать поля. Знайды-бабы въ етой полосѣ неизвѣстны. Въ страстной четвергъ хозяйка дома раздѣвается до нага и метётъъ вѣникомъъ около хаты и самую хату, дабы не было червей, лягушекъ и всякихъ гадовъ. Пасхальный обрядъ, такъ-же, какъ на югѣ, называется «спивать Молодара», но самой пѣсни о Молодарѣ почти не знаютъ, а въ нѣкоторыхъ мѣстахъ совсѣмъ не знають.—Четверть на пасхѣ—«науськый велыкдень»— праздникъ мертвецовъ. Въ етотъ день нельзя городить, а то загородишь тучи, и дождя цѣлый годъ не будетъ. Названій «заробыны» и «ровыгры» нѣтъ, но тотъ же обрядъ называется «брыксы», причемъ иногда говорятъ «св. брыксы»; пѣсни, поющіяся въ этотъ день, какъ и на розыгры,—семейныя. Обрядъ этотъ выполняется, чтобы скотъ здоровъ былъ. На Ивана Купайла, кромѣ украшенія «гильце» раскладываютъ костры и прыгаютъ черезъ нихъ. Съ днемъ Ивана Купайла связываются многія повѣрья о вѣдьмах, чего не замѣчается въ южной полосѣ. Такъ разсказываютъ, что въ этотъ день вѣдьма росу собираетъ и даетъ ее своей коровѣ, чтобы больше молока давала; въ пѣсняхъ купальскихъ неоднократно поминается имя вѣдьма. Годъ кончается, какъ и на югѣ, гаданьемъ вь день св. Андрея и Екатерины. Поэзія населенія средней полосы но отличается отъ южной. Въ общемъ населеніе этой полосы, благодаря – ли своимъ природнымъ свойствам, или усдовіямъ жизни — энергичнѣе и предпріимчивѣе южанъ, но менѣе артистично. Грамотныхъ довольно много, но, вслѣдствіе полнаго отсутетвія книг, пользы грамота почти не приносит, а случаи рецидивизма безграмотности чрезвычайно часты. Болѣе другихъ читаютъ штундисты, что и отразилось на ихъ говорѣ, полномъ великоруссизмовъ я славянизмов. О своемъ историческомъ прошломъ народъ имѣетъ самый смутныя представления; говорять, что край этотъ забранный польскій, что когда-то здѣсь жили нѣмцы, потомъ почему-то они ушли, и поселились «люде», т. е. русскіе.

Эти идеи распространяюсь нѣмцы-колонисты, большинство которыхъ— выходцы изъ Познани, часто съ польскими фамиліями (Шинскіе, Богуслаискіе и т. д.). Сами нѣмцы твердо увѣрены, что край этотъ принадлежитъ по праву имь, и у нихъ былъ когда-то «забранъ». Затѣмь населеніе помнить, что когда-то приходила орда и раззоряла все; есть не мало урочищь, гдѣ, по словамъ насоленія, скрывалось отъ орды то или другое, лицо; послѣ орды, по словамъ населенія, шла какая-то а «черня», которая тоже грабила не меньше орды. Черня эта была православная и шла откуда-то отъ Кіева; нѣкоторые, преимуществено изъ солдатъ, добавляютъ, что она шла на французовъ, другіе говорятъ, что она обращала уніатовъ въ православіе. Что такое эта «черня»—рѣшить трудно; быть можетъ это какой нибудь гайдамацкій загонъ.—Казаковъ населеніе знаетъ только донскихъ, и являются они въ его представленій всегда съ нагайкой, водворяющіе миръ и благочнніе. На вопросы кто они такіе?—крестьяне отвѣчаютъ: «мужики». Если же начать спрашивать: что же вы нѣмцы, поляки, русскіе, украинцы?—то послѣдуетъ стереотипный отвѣтъ: «кажуть люде, шо мы полѣшуки». Далѣе этого національнеє самосознаніе мѣстнаго населенія не идетъ. Сѣверная полоса восточной Волыни занимаетъ самую сѣверную часть Житомирскаго и Новоградъ-Волынскаго уѣздовъ и весь Овручскій уѣздъ, Въ Житомирскомъ, и Новоградъ-Волынскомъ уѣздахъ и въ этой полосѣ встрѣчаются нѣмецкія колоній, хотя ихъ несравненно меньше, чѣмъ въ предыдущей полосѣ; въ Овручскомъ уѣздѣ нѣмецкая колонія всего одна. Трактомъ, идущимъ изъ Житомира въ Овручъ. эта полоса разбивается на двѣ неравный части: одна изъ. нихъ, меньшая, примыкающая къ Кіевской губерній, населена густо, почти безлѣсна; въ тоже время эта часть болѣе культурна: во первыхъ здѣсь, вѣроятно случайно, сосредоточились всѣ, очень, правда, немногочисленный, школы этой полосы; во вторыхъ малоземелье и безпдодность почвы побуждаютъ населеніе искать подспорья въ отхожихъ промыслахъ и такимъ образомъ подвергаться фабрично-городской цивилизаціи. Западная часть сѣвврной полосы, представляющая собою площадь въ 150 верстъ длины и около 80 вёрстъ ширины, представляєм собою одинъ изъ самыхъ гдухихъ, по истинѣ медвѣжьихъ уголковъ Волыни. Экономическія условія здѣсь совершенно своеобразны н настолько оригинальны, что я остановлюсь на нихъ нѣсколько дольше, чѣмъ останавливался на другихъ мѣстностяхъ: эта полоса покрыта необозримыми лѣсами, среди которыхъ пахотныя земли представляютъ крошечные оазисы. Землевладѣніе здѣсь исключительно крупное, 17000, 20000, и даже 60000 десятинъ земли—таковы здѣшнія имѣнія; имѣніе въ 10000 десятинъ считается «средней руки», въ 3000—маленькимъ, а о такихъ, какъ 1000, 700 десятинъ говорятъ не иначе, какъ съ ироніей. Лѣса въ этой мѣстности обширны, но ихъ далеко нельзя назвать дѣвственными, напротивъ, они хуже, Чѣмъ подъ Житомиромъ; все, что было въ нихъ дѣйствительно цѣннаго, вырублено, дровяного лѣса масса, но онъ не имѣть здѣсь никакой цѣны, благодаря отсутствію путей сообщенія. (Рѣчки: Ужъ, Жеревъ, Уборть удобны для сплава только въ половодье, остальные же совсѣмъ неудобны). Вести полевое хозяйство здѣсь для помѣщика невыгодно, такъ какъ почва очень неблагодарна и даетъ доходъ только при личной обработкѣ; къ тому же здѣсь часто нельзя достать рабочихъ рукъ. Фабричная промышленность, для которой, казалось бы, созданъ этом край, изобилующій и минеральными богатствами (особенно желѣзной рудой высшаго качества), и лѣсомъ, не может развиться, благодаря тому же отсутствію путей сообщенія, безъ которыхъ немыслима никакая фабрика. Все это вмѣстѣ совершенно обозцѣниваетъ земли въ этой мѣстности. (Большими кусками тутъ иногда можно пріобрѣтать земли по 4—6 рублей за десятину, а 10 рублей считается хорошей цѣной). Владѣльцы здѣсь не живутъ; въ большинствѣ случаев- это люди, купившіе имѣніе случайно, гдѣ нибудь съ торговъ, плѣнившись баснословной дешевизной, и старающіеся какъ нибудь вернуть свои деньги, вырубая, что только можно вырубить, съ тѣмъ, чтобы потомъ имѣніе пошло опять съ публичныхъ торговъ и нашло новаго чудака-покупателя. Короче сказать, помѣщичьяго хозяйства здѣсь нѣтъ, единственнымъ производительнымъ хозяйствомъ здѣсь является крестьянское. Благодаря бездоходности Овручскихъ земель, помѣщики не дорожили ими, и во время освобожденія крестьяне могли брать сколько угодно земли; къ сожалѣнію, они не всегда пользовались этимъ правомъ, ихъ пугала перспектива большихъ платежей, но зато мѣстами они взяли по 100 десятинъ на дворъ (село Собичинъ). Средняя цифра крестьянскаго надѣла въ этой мѣстности около 112 десятинъ, кромѣ того въ большияствѣ имѣній крестьяне имѣютъ сервитуты, пастьбы и топливо, а первыми фактически пользуются вездѣ. Сервитуты, о которыхъ такъ много пишутъ въ повременной печати, обыкновенно безъ всякаго знакомства съ дѣломъ, въ Полѣсьи положительно необходимы; отнять сервитутъ — это разорить мѣстное крестьянство, убить единственное производительное хозяйство, не поправивъ помѣщичьяго. Дѣло въ томъ, что почва Полѣсья такъ бѣдна, что безъ удобренія не можетъ давать урожаевъ, а единственнымъ возможнымъ удобреніемъ, благодаря все тому же отсутствію дорогъ, является навозъ, для котораго помѣщики и держать много скота. Безъ скота хозяйство полѣшука разрушается окончательно, а между тѣмъ онъ не можетъ держать достаточное количество скота безъ права пастьбы въ помѣщичьемъ лѣсу; кромѣ того, при невообразимой черезполосицѣ, представляющей характерную черту мѣстныхъ поземельныхъ отношеній, полѣшукъ не можетъ не пасти скота въ помѣщичьемъ лѣсу, хотя бы онъ и не имѣлъ сервитутнаго права; это мы видимъ въ казенныхъ лѣсахъ: крестьяне, владѣнія которыхъ разбросаны по этимъ лѣсамъ, буквально раззоряются постоянными штрафами за потраву (въ помѣщичьихъ лѣсахъ, при безалаберномъ хозяйствѣ, слѣдить за потравами некому).

Крестьянскіе надѣлы представдяютъ собой рядъ полянокъ среди помѣщичьяго лѣса; въ каждомъ имѣніи этихъ полянокъ сотни, и разбросаны онѣ на громадныхъ пространствахъ; такъ, надѣлы села Бѣгунь находятся за 50 верстъ отъ самаго села. Считаютъ землю десятинами только волости, сами крестьяне измѣряютъ ее по количеству зерна, нужнаго для обсѣмененія (на 1/2 гарнца жита, на гарнецъ гороху, и т. д,). Для обработки наиболѣе отдаленныхъ надѣловъ крестьяне переселяются изъ села на цѣлыя недѣли и живутъ это время въ такъ называемыхъ «куреняхъ». Курень представляетъ собою постройку въ срубъ изъ толстыхъ досокъ, шириною аршина въ 21/2, длиною аршина въ 4 и высотой немного больше 2 аршинъ; полъ въ ней земляной, ниже поверхности земли приблизительно на аршинъ; по срединѣ куреня устраивается очагъ, представляющій возвышеніе (обыкновенно доходящее до уровня почвы), обмазанное глиной и обложенное плоскими камнями; форма очага—овалъ, трубы въ куренѣ нѣтъ, и дымъ выходитъ въ отверстіе въ крышѣ. На уровнѣ очага вокругъ всего куреня идутъ скамьи, на которыхъ и спятъ обитатели этого неприхотливаго жилища. Всѣ стѣны куреня обыкновенно закопчены и даже обуглены, достаточно провести въ немъ нѣсколько минутъ, чтобы насквозь пропитаться запахомъ дыма; кромѣ того въ куренѣ всегда бываютъ миріады насѣкомыхъ, трудно представить себѣ, что тутъ можно жить, а между тѣмъ тутъ живутъ цѣлыя семьи. Почва, какъ я сказалъ уже, здѣсь крайне неблагодарна н требуетъ страшнаго количества труда, чтобы доставить нужное количество хлѣба. Тѣмъ не менѣе земледѣліе является главнымъ промысломъ населенія; оно считается дѣломъ священнымъ, обязанностью человѣка; хлѣбъ считается высшимъ даромъ Божьимъ, отсюда уваженіе къ хлѣбу и къ товарищу человѣка при обработкѣ хлѣба—скоту. Хлѣбъ продавать грѣшно, у многихъ зажиточныхъ полѣшуковъ можно видѣть черный отъ времени скирды хлѣба, которыя они не рѣшаются продать; надо всю ловкость еврея-скупщика, чтобы убѣдить даже нуждающегося крестьянина продать хлѣбъ. Замѣчательно отношеніе полѣшука къ скоту, особенно рабочему; положительно трогательна его любовь къ «худобкѣ» (скоту): онъ холитъ и бережотъ ее, какъ родное дитя, если не больше, умирая, онъ проситъ приподнять его съ постели и показать ему его худобку, худобка даже праздники свои имѣетъ, о чемъ скажу ниже.— Скотоводство само по себѣ, не въ качествѣ подспорья къ земледѣдію, не приноситъ полѣшуку той пользы, которую могло бы приносить; скотъ держатъ плохой породы, дающій очень мало молока, впрочемъ породистый скотъ и не выдерживаетъ мѣстныхъ условій, особенно болотнаго сѣна. Въ прежнее время было развито пчеловодство (бортевое), но теперь оно находится въ полномъ упадкѣ. Изъ кустарныхъ промысловъ извѣстны только: выплавка желѣза и выдѣлка изъ него земледѣльческдхъ орудій, но этимъ дѣломъ занимаются исключительно «рудники», поляки-католики, впрочемъ совсѣмъ обрусѣвшіе, кажется потомки ссыльныхъ шляхтичей. Въ общемъ населеніе сводитъ концы съ концами и даже достигаетъ нѣкоторой зажиточности, но не иначе, какъ съ громаднымъ трудомъ, о которомъ не имѣетъ понятія населеніе черноземной полосы. Жизнь полѣшука— сплошной тяжелый трудъ, достатокъ нисколько не ограждаетъ отъ массы лишеній; не мудрено, поэтому,’ что онъ не дорожитъ своей жизнью, умираетъ онъ, по словамъ лицъ, близко знающихъ его бытъ, съ изумительнымъ равнодушіемъ, съ изумительнымъ же равнодушіемъ относится онъ и къ смерти близкихъ людей, особенно дѣтей; «чортъ забрау», «перекинулоса»—вотъ вираженія, въ которыхъ разсказывала мнѣ мать о смерти своихъ дѣтей. Сначала это страшно рѣжетъ ухо, но потомъ, когда приглядишься къ этой природѣ, полной томительнаго однообразія, къ этому каторжному труду и къ его ничтожнымъ результатами начинаешь понимать, что не мѣсто здѣсь нѣжнымъ чувствамъ. Если въ глубокомъ Полѣсьи слабо развиты промыслы, то еще слабѣе развита торговля: населеніе обходится продуктами своей мѣстности, покупать приходится одну только соль, да предметы роскоши, въ родѣ бусъ, лентъ и т. п. Съ деньгами населеніе обращаться не привыкло, и ихъ вообще въ этой мѣстности чрезвычайно мало, далеко не во всякомъ селѣ можно размѣнять рубль, а о десяти и говорить нечего. Все нужное населеніе вымѣниваетъ у евреевъ и другь у друга, и даже плату за работу въ экономіяхъ предпочитаютъ подучать солью, которая, всдѣдствіе дурныхъ путей сообщенія здѣсь цѣнится вдвое выше, чѣмъ въ остальной Руси. Нѣкоторыя экономіи устраиваютъ такія операцій: гонятъ смолу, отправляютъ ее въ городъ, а на обратныхъ повозкахъ привозятъ соль, которой и расплачиваются съ рабочими. Мѣстами населеніе отрабатываетъ въ экономіяхъ за право собирать топливо, и т. д. Однимъ словомъ, если бы не подати, полѣшукъ обошелся бы совсѣмъ безъ денегъ. Полѣшуку нельзя отказать въ трудолюбіи и въ энергіи, въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ онъ болѣе культуренъ, гдѣ онъ ходить на заработки, онъ выказываетъ даже торговыя способности и крайнюю плутоватость, украинецъ ему кажется простакомъ. Грамотные парни, подолгу жившіе на Украинѣ, говорили мнѣ, что они трехъ украинцевъ проведутъ, чему легко можно повѣрить, такъ какъ на моихъ-же глазахъ они ухитрились обморочить еврея. Въ мѣстечкѣ Народичахъ (недалеко отъ Кіевской губерній) крестьяне успѣшно конкурируютъ въ торговлѣ съ евреями. Вообще, если-бы поставить полѣшука въ подходящая условія, то онъ бы заткнулъ за поясъ пресловутыхъ ярославцевъ, по крайней мѣрѣ въ плутоватости; плутоватъ онъ даже въ самыхъ медвѣжьихъ углахъ. Безкорыстной любознательности полѣшукъ не обнаруживает, къ школѣ относится холоднѣе украинца и, окончивъ ученіе, разъ на всегда рвётъ съ нею связи. Грамотныхъ въ восточной части довольно много, но зато въ западной почти нѣтъ (на всю западную часть Овручскаго уѣзда, около 12.000 кв, верстъ, одна школа въ селѣ Кисоричахъ, приходскія не въ счетъ, такъ какъ существуютъ исключительно на бумагѣ). Вообще внутренняя жизнь полѣшука, даже болѣе развитаго, менѣе сложна, чѣмъ жизнь украинца. Онъ менѣе пытливъ, менѣе глубоко чувствуетъ, но зато энергичнѣе и предпріимчивѣе (конечно только тогда, когда условія сколько нибудь благопріятны). Внѣшній типъ и костюмъ полѣшука раздѣляетъ его съ украинцемъ и приближаетъ къ бѣлорусу: средній или низкій ростъ, бѣлокурые волосы, голубые или свѣтлосѣрые глаза, тонкій прямой носъ—вотъ господствующи типъ полѣшука. Впрочемъ встрѣчаются типы и малорусскіе, и татарскіе, и литовскіе, и даже еврейскіе. Костюмъ у мужчинъ: длинная (ниже колѣнъ) бѣлая холщовая рубашка съ красной вытканой полосой внизу, узкіе штаны, свитка, обшитая цвѣтнымъ шнуркомъ, и шапка въ родѣ конфедератки, тоже обшитая цвѣтнымъ шнуркомъ, вотъ костюмъ полѣшука, въ чистотѣ сохранившійся въ западной части Овручскаго уѣзда.Женскій костюмъ—малорусскій, съ той разницей, что вмѣсто фаты и запаски носятъ юбку изъ цвѣтной матерій, называемую литникъ, въ дождливую погоду этоть литникъ подымаюсь и надѣваютъ на плечи, въ сухую и въ жаркую погоду его часто совсѣмъ но носятъ и ходятъ въ одной рубашкѣ, Міровоззрѣніе полѣшука близко къ южному, разница только та, что, во первыхъ, у него бѣднѣе запасъ образовъ, а многія представленія совершенно ему не знакомы, во вторыхъ—меньше скептицизма, и все, что украинецъ передаетъ съ нѣкоторой ироніей, онъ говорить совсѣмъ серьезно.—Въ народномъ календарѣ есть довольно существенный различія: ни розыгръ, ни брыксъ, ни знайды-бабъ полѣшукъ не знаетъ, за то ему извѣстенъ Уласъ, въ четверть на масленицу; обрядовъ впрочемъ на масляницѣ нѣтъ, только варятъ варенники, потому что Уласъ на варенняки ласъ. Святымъ Уласа не считаютъ. Затѣмъ полѣшуки отличаютъ три среды послѣ Пасхи: переплавна, вшесна и кривая; въ эти три среды нельзя работать скотомъ. Изъ другихъ обрядовъ любопытны такъ называемые «дѣды». — Въ зтотъ день вечеромъ устраиваютъ ужинъ, на который зовутъ покойниковъ, имъ-же оставляютъ лучшія кушанья; на слѣдующій день эти кушанья бросаютъ въ рѣку, для утопленниковъ. Любопытно также, что отмѣчается народомъ пятница, когда не шьютъ, чтобы не уколоть Параскеву-Пятницу, и новолуніе, когда всѣ подаютъ въ церкви за здравіе и за упокой. Почитаются народомъ такъ называемый «прощи»; въ одномъ мѣстѣ (въ Ступицахъ, около с. Христиновки) прощей является старый громадный дубъ, въ другомъ, въ урочищѣ Сорокопень, Жубр. волости,—источникъ. Въ настоящее время около прощей устроены часовни, и въ день собранія народа тамъ служатъ молебны, въ Сорокопени крестьяне бросаютъ въ источнвкъ медъ, воскъ и деньги; предусмотрительный священникъ устроилъ подъ водой незамѣтную сѣтку, и въ настоящее время эти приношеній, вмѣсто того, чтобы пропадать даромъ, идутъ въ пользу причта. Поэзія этой полосы представляетъ много любопытнаго: здѣсь въ колядкахъ сохранились обрывки стараго эпоса, да и не только въ колядахъ: здѣсь живутъ до сихъ поръ пѣсни о Байдѣ безъ всякихъ наслоеній, пріурочивающихъ ату пѣсню къ личности Дмитрія Вишнбвецкаго; живутъ также пѣсни временъ татарщины, пѣсни о Волохахъ, о борьбѣ поляковъ съ турками, съ Москвой (одна); нѣтъ только здѣсь казацкихъ думъ. Лирика этой мѣстности очень своеобразна: въ ней нѣтъ глубины чувства и простоты украинской пѣсни, это собственно даже не лирика, это какой-то хаосъ, въ которомъ можно видѣть въ зародышѣ всѣ виды поэзіи, до драмы включительно. Кромѣ того въ полѣсской лирикѣ проглядываетъ, если можно такъ выразиться, «декадентство», какая-то туманная условность образовъ, которая дѣлаетъ пѣсню сначала абсолютно непонятной. Любопытны также полѣсскія сказки, отъ которыхъ вѣетъ глубокой стариной; нѣкоторыя изъ сказокъ сохранили стихотворный размѣръ и рифмы. На границѣ между сказками и воспоминаніями старины находится разсказъ объ обычаѣ убивать стариковъ (за лопатину); само населеніе не считаетъ его за сказку, но, по нѣкоторымъ сказочнымъ чертамъ, по сплетенію съ несомнѣнно-свазочвнми мотивами, онъ можетъ быть отнесенъ къ сказкамъ. Множество очень близкихъ варіантовъ этого разсказа распространены по всему восточному Полѣсью; я передамъ вкратцѣ наиболѣе полный, записанный мною со словъ старика крестьянина віъ селѣ Бѣловѣжѣ Овручскаго уѣзда. Начинается этотъ рассказъ обыкновенной сказкой о солдатѣ и смерти; когда солдатъ заперъ смерть въ табакерку, люди перестали умирать, и, чтобы избавиться отъ переполненія земли, стали убивать стариковъ и старухъ. Три брата пожалѣли отца, скрыли его въ погребѣ и потихоньку кормили, Между тѣмъ наступилъ голодъ, и не осталось хлѣба. Братья сказали объ этомъ отцу; тотъ вспомнилъ, что въ молодости покрылъ сарай невымолоченной соломой, и посовѣтовалъ сыновьямъ вымолотить эту солому и засѣять поле; тѣ такъ и поступили. Подучился прекрасный урожай и опять завелся хлѣбъ на землѣ; тогда перестали убивать стариковъ, а солдатъ, устыдившись, что довелъ людей до такого грѣха, выпустилъ смерть, и все пошло по старому. Въ другихъ варьянтахі (записанныхъ г. Загоровской и волостнымъ писаремі Остапчукомъ) о солдатѣ и смерти нѣтъ ничего, обычай убиватьстариковъне объясняется вовсе, но о немъ и его прекращеніи говорится дословно то-же, что и въ моемъ варьянтѣ.
Теперь мнѣ остается сказать нѣсколько словъ объ историческихъ воспоминаніяхъ полѣшука: они не многочисленны, но очень любопытны, какъ отголоски такой глубокой древности, память о которой врядъ-ли живетъ гдѣ-нибудь въ другом уголкѣ Руси.—Уже въѣзжая въ полосу сѣверныхъ малорусскихъ говоровъ, на сѣверѣ Житомирскаго уѣзда, вы чувствуете, что страна эта жила когда-то болѣе полной жизнью, что здѣсь былъ нѣкогда центръ; огромное количество кургановъ, частые и иногда очень обширныя городища,— все это на каждомъ шагу напоминаетъ о быломъ. Еели вы обратите вниманіе на названіе урочищъ, то вы найдёте здѣсь Ольгину купальню, Ольгины колодцы, Игореву могилу, Игоревъ бродъ, князеву могилу, и т. д. Если вы спросите—кто такой эти Ольга и Игорь, то услышите разсказъ, вѣющій самой глубокой стариной. Вамъ разскажутъ, что была царица Ольга или Юлга; что она ходила здѣсь съ войскомъ искать своего мужа, что, проходя, она вездѣ жгла и убивала, оставляя, впрочемъ, и другіе памятники своего пребыванія—колодцы и насыпную гору, которую, по ея приказанію, насыпали шлемами ея воины; одиимъ словомъ, образъ Ольги явится передъ слушателемъ съ величавой языческой суровостью, напоминающей не только именно Вольту— богатыря; образъ Игоря блѣднѣе, хотя имя его идетъ далеко на западъ, сравнительно съ именемъ Вольги — Юлги. На западъ Волынскаго уѣзда, между с. Собичинымъ и Сновидовичами есть бродъ, по словамъ населенія, выбитый копытами Игоревой конницы и называемый Игоревымъ. Чрезвычайно любопытенъ разсказъ, слышанный мною въ селѣ Немировкѣ близъ Игоревой могилы. По этому разсказу Ольга начала искать своего мужа, когда онъ былъ еще живъ. Они встрѣтились, идя каждый со своимъ войскомъ, на берегу рѣчки Уши и не узнали другъ друга. Произошла битва, и Ольга сама убила Игоря, затѣмъ узнала его по перстню и тогда велѣла воинамъ шлемами насыпать курганъ, который показываютъ и теперь. Любопытно, что такая-же легенда слышана мною въ селѣ Кошарищѣ, Житомирскаго уѣзда (въ полосѣ южныхъ говоровъ), только тамъ, вмѣсто Игоря и Ольга, явились графъ и графиня. Есть еще нѣсколько сказаній, связанныхъ съ названіяни урочищъ, показывающія, что въ старину эта мѣстность была въ тѣсной связи съ Кіевомъ (имя котораго, замѣчу мимоходомъ, упоминается въ обрядовыхъ пѣсняхъ). Такъ, около села Листвена есть въ лѣсу нѣсколько каменныхъ глыбъ, который, по словамъ населенія, ангелы несли для построенія Кіево-Печерской лавры, и бросили тута; въ другомъ мѣстѣ, около села Бѣлокуровичъ тавіеже камни, по. словамъ населенія, несли черти, чтобы загородить Днѣпръ, когда строили Лавру, но Богъ поразилъ ихъ громовой стрѣлой, и они бросили свою ношу. Затѣмъ въ этой мѣстности есть нѣсколько воспомспавій о набѣгахъ татаръ, и больше народная память не сохранила ничего, очевидно съ тѣхъ поръ общественная политическая жизнь затихла окончательно. Этимъ я и закончу свой бѣглый обзоръ восточной Волыни.