Очерки Южнаго Полѣсья

Нарис про істоію, побут, вірування, звички та характер поліщуків Волиньського Полісся. Незважаючи на те що деінде в матеріалі проступає тогочасний дух імперскості та зверхності, стаття багата на етнографічний матеріал.

Нарис вийшов друком в 1879 році в ілюстрованому літературному журналі “Нива”. Публікуємо мовою оригіналу, російська дореформена.

Съ давнихъ временъ вся сѣверная половила Волынской губерніи, начиная отъ Галисіи до пограничной линіи съ Днѣпромъ, носитъ названіе южнаго или Малаго Полѣсья. Страна эта, какъ и Полѣсье сѣверное, Заприпятинское, покрыта сплошною массой первобытныхъ, дремучихъ лѣсовъ, растущихъ на топкой болотистой почвѣ. Здѣсь, на нрогяженін 30-ти слишкомъ тысячъ квадратныхъ верстъ, среди гробовой тишины глухихъ и гигантскихъ темныхъ дебрей льются или ручейки— притоки Горыня, Стыря и Случа – рѣки — пли сквозь высокий «очерётъ» блестятъ поверхности озерковъ, сливающихся среди болотныхъ, трясинъ, подь высокимъ камышемъ которыхъ носятся цѣлыя тучи «рыбалок» и разной птицы болотной. А по узенькимъ дорожкамъ и троянкамъ, извивающимся среди этихъ лѣсовъ и трясинъ, можно пробраться въ глубь страны верстъ на сто и болѣе, не встрѣтивъ на пути жилья, не услыхавъ звука рѣчи человѣческой,—изрѣдка, на песчаныхъ буграхъ этихъ трясинъ, среди лѣсу попадется деревенька въ 10— 20 дворовъ, полуразваленныхъ, или недостроенныхъ, напоминающихъ свайныя постройки. Да и въ этихъ деревенькахъ какъ-то пусто: попадется два, три человѣчка маленькихъ, слабыхъ, прикрытыхъ отъ наготы какими-то лохмотьями—вотъ и все; остальное населеніе въ лѣсу на работѣ.

Встарь, но сказанію лѣтописца Нестора, въ предѣлахъ Малаго Полѣсья обитали Бужане, Дулебы и Лутичи—славянскія племена, который впослѣдствіи стали называть себя однимъ общимъ именемъ Волынянъ. Здѣсь же кочевало долгое время и одно не славянское племя Обри, «чинившее великое насиліе дулебскимъ женамъ.» Обри эти, говоритъ лѣтописецъ, были

«тѣломъ велици и умомъ горди, за что и потребнша я Богъ, и помроша вси, и не осташаосташа отъ ихъ ни Обринъ»

Не менѣе чѣмъ эти дикіе Обри, древнимъ Волынянамъ постоянно надоѣдали ихъ сосѣди, и въ особенности важные Древляне, жившіе на правомъ побережьи Днѣпра. Разъ даже, если вѣрить польскимъ историкамъ Длугошу и Сестренцевичу[i], въ южное Полѣсье нагрянули Волгаре, грозные выходцы съ береговъ Волги, поселившіеся у западнаго Буга, при устьяхъ рѣки Гучьвы и построившіе здѣсь свой городъ Волгинъ, или Волынь, вслѣдствіе чего будто и окрестная страна приняла это названіе.

Впрочемъ, это была не первая и не послѣдняя бѣда для Полѣшуковъ. Уже въ одно только болѣе близкое къ намъ время, не взирая на топи и лѣсные дебри, въ XIII столѣтіи два раза доходили до нихъ татары, въ XIV—Литовцы и татары и въ XVII столѣтіи въ четвертый разъ набѣгали въ Полѣсье татарскія полчища. Но хуже всего стало жить бѣднымъ Полѣщукамъ съ того времени, когда въ краѣ начали появляться іезуиты и распространяться унія. Это время было самое трудное, самое несносное. Въ XVI и XVII столѣтіи, какъ известно, въ Пологѣ королевская власть не имѣла уже значенія; гордое панство, сдѣлавшись всесильнымъ, страшно самоуправничало и попирало ногами все, что только было ниже ихъ по положенію и богатству. Ко всему этому религіозный фанатизмъ разжигаемый іезуитами, принялъ такое развитіе, какое не могло быть терпимо православнымъ?» населеніемъ страны. Іезуиты, по словамъ извѣстнаго польскаго писателя Трентовскаго, выжгли, вывинтили здравый разумъ изъ панскихъ головъ до самаго дна, и паны начали сдавать въ аренду жидамъ церкви и своихъ «холоповъ-схизматиковъ, предоставляя жидамъ полное право казнить смертью, чѣмъ жиды всегда охотно пользовались, изобрѣтая самыя ужасныя истязанія и мучительный казни. У край на, Волынъ стонали подъ несноснымъ жидовскопанскимъ гнётомъ. Повсюду было разстьвляемо «кварцаное войско», душившее населеніе не хуже «жидовъ-арендарей»

Наконецъ, и для Полѣсья насталъ ясный солнечный день— послѣдній раздѣлъ Польши. Въ общихъ чертахъ такая-то судьба выпала на долю этой страны, богатой лѣсами и водой, богатой еще и безчисленными памятниками болѣе глубокой старины чѣмъ та, о которой мы только что говорили. Чтобы еще болѣе убѣдиться въ этомъ, стоить только вспомнить начальные событія изъ нашей древней исторіи отъ временъ Рюрика до св. Владиміра и, въ особенности, времена княжескихъ междоусобицъ изъ за удѣловъ, —не малая часть всѣхъ этихъ событій совершилась на земляхъ Малаго Полѣсья. Здѣсь былъ некогда сосредоточенъ цвѣтъ образованности. Такъ, напримѣръ, слава острогскихъ училищъ была такъ велика, что даже поэты того времени спѣшили воспѣть ихъ. Пекасидъ въ своихъ стихахъ говорилъ объ этихъ школахъ:

O dignum Ostrogie tam clavum nomina factum,
Tentis principibus, queis Russia vasta superbit,
Digna Sycelides Nymphae et Xibethrides undae,
Jam video Lauros, Helicon quas educat et fer

Ostrogianus apex petit ardua sede Mierva[ii]

Въ этихъ школахъ долгое время воспнтывались князья южнаго Полѣсья: Острожскіе, Чарторыйскіе, Заславскіе, Вишневецкіе, Зборажскіе, Четвертынекіе, Сайгушки, Корецкіе, Дубровидкіе, Воронецкіе, Любецкіе, Соко.шнскіе, Масальскіе, Гужинскіе, Боромедьскіе, Курцевнчи, Острожецкіе, Крокотки, Сенскіе, Порицкіе, Козики, Яблоповскіе и другіе. Въ Острогѣ же и долѣе прочнхъ городовъ Полѣсья сохранялось православіе (до половины XVII вѣка) личными достоинствами князей Острожскнхъ, потомками Туровскнхъ князей, твердо отстаившихъ свою родную вѣру. И только второй сынь знаменитаго ревнителя грекороссійской церкви, князя Константина II —Іоаннъ, благодаря іезуитамь и женѣ своей Матильдѣ Сангушко, совратился въ католицизмъ, принявъ имя Япуша.

Уцѣлѣли еще о сю пору въ Острогѣ развалины замка и храма Богоявленія, священники котораго «за упорство въ схизмѣ били преданы проклятію и изгнаны, а сама церковь оставлена совамъ и воробьями въ жилище»)[iii]. Въ этой церкви, какъ гласитъ народное преданіе, вѣнчался съ Мариною Манишекъ Дмитріий Самозванецъ, который и воспитывался на Полѣсьи, въ мѣстечкѣ Гощѣ, въ училищѣ польскихъ аріанъ, состоявшихъ подъ особымъ покровительствомъ князей Гойскихъ[iv]). Старики Острожане, разсказывая о развалинахъ этого княжескаго замка, указываютъ и на мѣсто, по которому тянулся длинный деревянный мостъ къ городу[v]), и но которому встарь ѣздили князья въ свой замокъ.

На этомъ мосту, какъ гласить народная память и львовская лѣтопись, въ 1636 году разыгралась кровавая драма. Въ этомъ году, въ день Свѣтлаго Христ. Воскресенія, дочь Острожскаго Князя Александра Константиновича, Анна-Алоизія, «добрая но слабодушная, ходившая во власяницѣ и босикомъ», совращенная гощанскими іезуитами въ католицизмъ, приказала перенести изъ Богоявленской церкви въ кляшторъ іезуитовъ прахъ своего отца. Но какъ ни тайно отдано было это приказаніе, какъ ни старались іезуиты распространить молву, что князь при кончинѣ принялъ католицизмъ, народъ не вѣрилъ этому и рѣшался отомстить за оскверненіе останковъ своего любимаго князя. На разсвѣтѣ дня Свѣтлаго Воскресенія—острожане, по вѣковому обычаю, толпились на мосту у замка, вблизи храма. Тутъ лежали грудами пасхи, тамъ—кучи крашенокъ для всенародная освященія и привѣта, Всѣ ожидали благодатная возгласа «Христосъ воскресе»; но тутъ же слышенъ былъ порою и громкій ропотъ народа, недовольная княжною. Въ это время Анна-Алоизія ѣхала по мосту изъ іезуитская костела. Народъ заступилъ княжнѣ дорогу, и на приказаніе слугъ посторониться съ пасхами, толпа острожанъ выразила явное и грубое непослушаніе. Княжна, въ пылу гнѣва, приказала кучеру ударить по лошадямъ и промчалась сквозь гудѣвшую толпу, но пасхальнымъ хлѣбамъ; народъ едва не сбросилъ ее въ оврагъ и закидал и крашеными яйцами. Отбиваясь кое какъ съ помощью слугъ, княжна съ подбитыми глазами примчалась въ замокъ, куда хлынула за ней и разъяренная толпа и, только благодаря открытому изъ замка ружейному огню, княжна уцѣлѣла.

Еще изъ городовъ Полѣсья, замѣчательныхъ по старинѣ своей, можно указать на Луцкъ, который, до пришествія варяговъ, былъ извѣстенъ подъ именемъ Лутеска; на Владиміръ (древній Людоміръ), съ развалинами церквей Успенія и св. Васнилія Обыденнаго сооруженной въ одинъ день воинами Владиміра св. въ 993-мъ году въ память побѣды надъ хорватами; на м—ко Коростень, извѣстное осадой св. Ольги; Дубно съ замкомъ князей Любомірскнхъ; м—ко Межирѣчье съ святотроицкою церковью, бывшею долгое время подъ монастырёмъ Conventus Medecerensis ordinis Franciscani. М—ко Краевъ съ развалинами казнохраннтельницы князей Острожскихъ; м—ко Ляховцы съ очень древнимъ замкомъ, на фронтонѣ воротъ которая еще виднѣется надпись:

«Lecopotis Greco ia»
«Lachow ob granilicem pol»
«Lachowa ob morem rutin»

Въ этомъ замкѣ, по преданію въ 1787 яду, польскій король Станиславъ Понятовскій имѣлъ неоффиціальное свиданіе съ императрицею Екатериною II, результатомъ котораго была извѣстная встрѣча въ Каневѣ. Около этого мѣстечка народъ указываетъ еще на одно мѣсто, называемое «Окипъ», на которомъ торчать один пни. Здѣсь, говорятъ, казацкій загонъ, изловившій въ окрестностяхъ много ляховъ, жидовъ и ксендзовъ, впрягъ нихъ въ сохи и вспахавъ это огромное мѣсто, засѣялъ жолудями, изъ которыхъ выросъ отличный дубовый лѣсъ, истребленный только недавно панами, не могшими равнодушно вспомнить о такомъ фактѣ.

Изъ деревень—укажемъ на Слущь-Черноборскій. Здѣсь, въ 1598 году, еврей Пейсахъ арендовавши это имѣніе отъ пана Лысаковскаго, держалъ въ церкви овецъ, коровъ съ телятами, козъ и казнилъ до 80-ти человѣкъ православныхъ крестьянъ. Впрочемъ, что и говорить о тѣхъ временахъ! Достаточно вспомнить только, что творилось на нашихъ глазахъ, въ шестидесятыхъ годахъ нынѣшняго столѣтія, чтобы составить понятіе о томъ положеніи, въ какомъ было и Малое Полѣсье.

II

Всякій кто хоть одинъ разъ проѣзжалъ но Малому Полѣсью, невольно поражался почвенными богатствами края, который здѣсь раскиданы повсюду, на протяженіи ста тысячъ квадратныхъ верстъ, и лежать наружу, нетронутыя человѣческой рукою. Не говоря уже о изобнлш въ лѣсахъ всякой дичи, въ торфяныхъ болотахъ и озёрахъ несмѣтнаго количества рыбы, здѣсь одно пространство Житомірскаго, Овручскаго и Новградволынская уѣздовъ, принадлежа къ территоріи плутоннчсскихъ породъ, можетъ доставить столько гранита, кварца, сіенита и шифера, что изъ него, но вычисленію одного знатока, можно построить половину большихъ столичныхъ городовъ Европы, а изъ мѣстной калоинистой, или фарфоровой глины надѣлать посуды для всѣхъ жителей этихъ столицъ. Изъ кварцеваго же сланца, залегающая у одной только деревни Куманьщіны, можно построить печи для всѣхъ русскихъ фабрикъ, который простояли бы полустолѣтія безъ всякая ремонта, какъ и печи куманыцинскихъ хозяекъ. Желѣзной руды тутъ столько, что ей хватить на двѣсти лѣтъ для всѣхъ потребностей края. И представьте себѣ, обо всѣхъ этихъ богатствахъ мѣстное населеніе и понятія не имѣетъ! Деревенскія бабы стираютъ свое бѣльѣ на шиферныхъ доскахъ, бѣлятъ дома и печки каолнннстой глиной, называя ее «мѣлкомъ», а мѣстная интеллигенція удивляется красивому камню, изъ котораго построенъ Овручскій храмъ св. Василія и дѣлаеть догадки, что этот камень привезенъ «изъ-за моря», а межь тѣмъ огромные залежи этого камня—кварцита лежать тутъ же, подъ ногами, и обнаженія его видны по берегамъ рѣки Уборти, около деревень Лопатичъ, Озеранъ, Олевска Пущанъ, изъ которыхъ деревня Озеряны построена вся на кварцитовомъ базисѣ какъ на каменномъ полу, такъ, что дома этой деревни походятъ на ящики, разбросанные но гладкому большому столу.

А въ лѣсахъ и по берегамъ Мало-Полѣсскихъ рѣкъ сколько нетронутыхъ богатствъ! На всемъ протяженіи Ирша, на цѣлыя десятки верстъ громоздятся грозными скалы Гиперита; на Тетеревѣ, среди прибрежныхъ нагроможденій гранитныхъ глыбъ, подымаются на 20 и болѣе саженъ обрывистые выступы этого камня самыхъ фантастическихъ формъ; въ лѣсахъ Трояновскомъ и Денешовчскомъ, въ надъ-Ужанскихъ обрывахъ лежитъ на сотни тысячъ дорогая сіенита; въ Збранкахъ валяется столько шиферная камня, что одинъ только этотъ камень озолотилъ бы всѣхъ полѣшуковъ, ходящихь теперь словно скряга среди несмѣтныхъ богатствъ, въ заплаткахъ и рубищахъ.

И грустно и тяжело говорить о томъ заскорузломъ невѣжествѣ, о томъ полномъ равнодушіи, съ какими относятся мои земляки къ минеральнымъ богатствамъ своей родины. Если, при случаѣ, вы и заговорите съ ними на эту тему, то васъ прослушаютъ они или молча, недовѣрчиво улыбаясь, или со вздохомъ скажусь, что «одинъ, де, ничего не подѣлаешь, когда масса не сознаетъ еще потребности во всёмъ этомъ». Не знаю какъ на чей взглядъ, но на мой это неправда. По моему, примѣръ двухъ-трехъ человѣкъ, которые съ энергіей и знаніемъ дела примутся за разработку минеральныхъ богатствъ Полѣсья,—этой, примѣръ, говорю—несомнѣнно подѣйствуетъ на остальную, нробудіітъ въ ней дѣятельность на этомъ поприщѣ и обогатить, разовьетъ страну, которая теперь считается дикою, непроизводительною. Правда, Малое Полѣсье находится не въ благопріятныхъ условіяхъ для землепашества—оно имѣетъ только до 118 тысячъ десятинъ пашни, урожай которой еле прокармливаетъ тѣ 15 душъ населенія, какое здѣсь приходится на квадратную версту,—но сколько же здѣсь другихъ средствъ къ жизни, сколько самой широкой и благодарной дѣятельности для человѣка предпріимчиваго, не такого какъ нолѣшукъ, который говорить, что «если Богъ дасць, то и въ оконьце подасць». Для полѣшка въ его странѣ только и есть, что лѣсъ и вода; въ нихъ всѣ его промыслы, да и тѣ еще практикуются самыми первобытными способами. Полѣшукъ въ одномъ только мастер, это—настрѣлять «проклятыхъ качокъ», наловить вьюновъ, и пекарей и другой рыбы, за которою онъ готовь лѣзть въ самую недоступную трясину, исколесить десятокъ верстъ среди темныхъ лѣсовъ и очерета. Очень ужь онъ любить рыбу и въ особенности ея «Божьими онучами», который радъ бы ѣсть и каждый день, а не въ одинъ только день Вознесенія. До такой степени любы полѣшку эти «Божьи онучи», что онъ даже сложить объ нихъ народную пословицу: «не давай минѣ, Боже, грошенять кучи, давай’ мнѣ тыльки свои онучии. Изобиліе здѣсь рыбы, какъ нанрнмѣръ, въ водахъ озера Тульмы, Святца, Шацкаго и Лицемѣра, приводить въ изумленіе человѣка, незнакомаго съ Малымъ Полѣсьемъ и его водами. Въ одной только за-Случской части Ровенскаго уѣзда, на едва приступныхь трясинахъ за рѣкою Колыжною, занимающихъ площадь въ 1,500 кв. верстъ съ пятью маленькими деревушками, окруженными дремучимъ лѣсомъ,—только въ однихъ этихъ топяхъ, бываетъ ловится за разъ столько вьюновъ и ментузовъ, что можно прокормить пять тысячъ человѣкъ въ теченіи круглаго года. А въ сѣверныхъ частяхъ Владимірскаго уѣзда, а между Стырью и Стоходомъ, гдѣ Лютица образуетъ глубогія трясины, а въ озерѣ Тургѣ, Перемутѣ, Бѣломъ, въ рѣкахъ Жерди, ІІолквѣ, Миловичкѣ—что рыбы! Я не говорю уже о Западной части Овручскаго уѣзда, лежащей по рѣкамъ Уборти и Пергѣ, гдѣ на протяженіи 200 верстъ нѣтъ и жилья, а только трясины кишащія рыбой, за которой развѣ какой-нибудь отчаянный полѣшукъ полѣзтъ въ эти болота. По при такомъ изобиліи рыбы, въ Маломъ-Полѣсьѣ не развитъ и рыбный промыселъ. Не развита здѣсь и правильная лѣсопромышленность, находящаяся цѣликомъ въ еврейскихъ рукахъ, нещадно опустошающихъ первобытныя дебри Полѣсья, безразсудно превращая ихъ въ дешевую клепку, смолу и поташь. Между тѣмъ качество и порода деревъ Полѣсья заслуживает лучшей участи. Развѣ дубъ, кленъ, березу, липу, ольху, грабь, плимь, ясень, дикую грушу, яблонь и черешню—можно употреблять только на клепку и поташь?

Не менѣе равнодушное отношеніе проявляется у полѣщука къ себѣ самому, къ своей хатѣ и худобѣ, на которыхъ явственно отражается его лѣнь. Спросишь бывало какую нибудь семью, замѣчая, что она уже нѣсколько дней валяется на печкѣ:

— Что жъ это, вы, ничего не дѣлаете?
— А свято, пане, отвѣтятъ улыбаясь и ворочаясь на другой бокъ.
— А вчера?
— И учарась свято было.
— А третьяго дни?
— И тогдысь свято.
— Да какое же это свято? изумляетесь вы, зная, что нѣтъ никакихъ праздников!..
— Якъ какое, пане! Звисно, свято: «у Бога що динь, то й свято» мабудь и сего дни якійсь святый есць?..

И вотъ такихъ-то «святых у нолѣшука въ году—немного менѣе 200 дней, и онъ празднуетъ всѣхъ святыхъ, незная иногда даже какъ ихъ зовутъ. По своимъ понятіямъ онъ готовь лучше ничего не дѣлать, чѣмъ заняться какой либо другой работой, кромѣ необходимой для пропитанія; это убѣжденіе выражается у полѣщука даже въ насмѣшливой поговоркѣ: «—куме, куды идешь?—Болото палити.—Не буди воно горити. —А мини що! абы щось робити или «Чертя свята не знае, усе болото копае», «Богъ со святомъ, а чертя зъ работой лезѣ». Заговоривъ о пословицахъ полѣшука, въ которыхъ отражается весь умственный его кругозор я приведу только тѣ, который болѣе рельефно обрисовываютъ полѣщука. Такъ, напримѣръ, на свою православную вѣру онъ смотрить какъ на путь, ближайшій къ небесной жизни, къ царству, и сулітъ это царство только тому, кто ушіраеіъ за вѣру— «хто за виру вмирае, той собни царство мае». Заѣмъ, все остальное, неправославное, полѣшукъ низводить на самую низкую ступень — «жидъ, ляхъ, татарник, собака—усе вира однака». Понятіе о Богѣ и Государѣ выражается въ пословицѣ «Богъ—батько, а царь—дядько». О святыхъ угодникахъ говорить— «черезъ слугъ до пана, а черезъ вгодникивъ до Бога»

Въ область вѣры, конечно, входитъ и понятіе о темной, злой силѣ; въ ней полѣшукъ различаетъ чорта отъ бѣса— «чертя черное, а бисъ—рябенькій», затѣмъ идётъ: «хапко, дидко, той, бурая баба» и другіе. Все это силы такія, которымъ нужно угождать—хотя иногда и допускается, что чортъ но своей глупости попадается въ рыболовныя сѣти, гдѣ подвергается глумленію и насилію людей, которые его душатъ, зная заранѣе, что это—чортъ, а не рыба; чортъ пищитъ, заявляетъ, что это онъ — «Пусти, я чорть» а ему съ насмѣшкой отвѣчаютъ: «дармо що чертъ: паны съ булкой съѣдзяць!» Въ связи съ чертями находится и цѣлый сонмъ вѣдьмъ, вѣдьмаковъ, вѣдуновъ, лѣсовиковъ, чародѣевъ, чаровницъ, дѣтской смерти, упырей и другой «поганьщины», которую полѣшукь не можетъ равнодушно вспомнить и непремѣнно три раза сплюнетъ. Вся эта погань промежъ себя— «родичи-кревны», и всего болѣе запугиваетъ воображеніе полѣшука. Смерть и будущая жизнь—полѣщуку совсѣмъ не страшны: «не смерць горе, а страшне велике море», которое ему придётся переплыть къ Богу, которому «будзець вольно и звязауши у рай укннуць», или поместить въ «пекло», о которомъ говорится— «хочь у пекло, абы цепло, бо якъ ускочишь у рай, то й абъ дровахъ дбай». Подобный взглядъ на «пекло» выработался у народа, вѣроятно, подь вліяніемъ климатическихъ условій Полѣсья, гдѣ измѣненія температуры весною бываютъ весьма часты и чувствительны. Здѣсь не въ рѣдкость, что термометръ въ одинъ день до полудня показываетъ 8 градусовъ холода, съ полудня повышается до 6, 7-ми градусовъ тепла, а къ вечеру снова падаетъ до 8, 10° мороза.

Точно также и другое предотавлсніе объ адѣ — «не пекло кепьско, а злэ пекельне курево»—позаимствовано у мѣстной природы, когда лѣтомъ на цѣлыя десятки верстъ стелется густой бѣлый дымъ (курево) отъ горящихъ торфяныхъ болотъ и душить своею нестерпимо вонючею гарью.

Свои невзгоды, связанный съ пребываніемъ въ болотистой, нездоровой мѣстности, полѣшукъ переносить удивительно стойко. Такъ, напримѣръ, на колтунъ (plica polonica) въ Радомысльскомъ, Овручскомъ, Ровенском, Луцкомъ, Ковельскомъ и Владимірскомъ уѣздахъ смотрятъ не какъ на болѣзнь, а какъ на неудобство, говоря, что «колтунъ не хвороба, а тильки неудоба». И здѣсь, какъ и въ Полѣсьѣ сѣверномъ, при всякой головной боли «запускаютъ колтунъ», т. е. не стригутъ волосъ и намазываютъ ихъ медомъ; это смазываніе считается необходимымъ —»мажь ковтунъ медкомъ, то іонъ уцѣче вокномъ», но, къ сожалѣнію, подобный колтунъ вызванный искусственно, не покидаетъ иногда и всю жизнь полѣщука, который таскаетъ на головѣ своей цѣлую копну слежавшихся волосъ, иногда въ 20-ть и болѣе фунтовъ вѣсу; въ особенности великія охотницы «запускать колтунъ» старый бабы, у которыхъ онъ достигаетъ поразительныхъ размѣровъ, спускаясь за спиною ниже пояса и образуя цѣлую гору. На зобъ въ Овручскомъ уѣздѣ,—гдѣ онъ болѣе всего развить въ деревняхъ Городцѣ и Куликахъ,—и не жалуются— «що то за зобець, коли можна жваць хлѣбець.» Отъболѣзнн этой, приписываемой употребленію родниковой воды, никто не лѣчится, говоря: «нечекай зобець, пакуль можна жваць хлѣбець» и жеваніе это, дѣйствнтелыно, не смотря на объемистый зобъ, продолжается у больнаго лѣтъ тридцать и сорокъ безъ малѣйшаго затрудненія.

Но зато «трясьци»—лихорадки—полѣщукъ боится, считая эту болѣзнь дьявольскимъ навожденіемъ. Поэтому, купаясь напримѣръ, онъ всегда обращается къ чорту— «чертекъ, чертекъ, не ломай маихь костокъ; ты зъ вады, а я у воду.» Противъ лихорадки, которая въ Маломъ Полѣсьи не покидает, больнаго иногда удивительно долгое время—3—4 года—въ народѣ обращается цѣлая масса всевозможныхъ средствъ. Отъ нея лѣчатъ науками, испугомъ, зельемъ, наговоромъ, откачиваніемъ холодной водою, голодомъ, турецкимъ перцемъ, даже шпанскими мушками; составляются сильный и поистинѣ конскія микстуры изъ полыни, чемерицы, стручковаго перцу и камфоры съ прибавленіемъ спирту и постнаго масла; наконецъ, просто съѣдаются невозможное количество свѣжей полыни и лозовой коры. А сколько «знахарей» и «знахарокъ» существуетъ леченіемъ лихорадокъ — это явствуетъ изъ одной поговорки: «хто вмѣе трясьцю лечиць, той маѣ чѣмъ вѣкъ пражиць» и впрочемъ, это относится только къ практикѣ знахарей, такъ какъ полѣшукъ ни за что не пойдётъ къ «пану-дохтуру» и умирая даже будетъ увѣрять доктора, что совершенно здоровъ. О медикахъ здѣсь, говорятъ: «що це за дохтуръ-панъ, коли винъ пытае мннѣ: що балиць? Оть, кажу, колыбъ винъ свае око взяу на палець, та всунуу въ тыѣ мѣйцсѣ, пабачиу мае нутру, тай сказау минѣ, що тамъ, не гарно…. Отъ, было бъ другое дзѣло.» Знахари въ» этомъ случаѣ употребляютъ особый пріемъ: они никогда не спросятъ явившагося къ нимъ за совѣтомъ больнаго, что у него болитъ, а ставятъ вопросъ всегда такъ: «що це тоби, человѣче? Чи отъ витру, чи отъ злого нароку хворостъ припала?» ну, и больной, начиная разсказывать отъ чего ему приключилась болѣзнь, незамѣтно для себя выскажется, что у него болитъ; тогда знахарь, не слушая дальнѣйшихъ объясненій, съ апломбом перебиваетъ больнаго: «знаю цэ, знаю, що тобѣ болиць!» у тебя говорить, болитъ то и то, болитъ и это: ничего, будешь здоровъ, а больной приходить просто въ удивленіе отъ познаній знахаря и славить его гдѣ только можеть. Изъ другихъ болѣзней, никогда не покидающихъ Полѣсья, можно указать на тифъ—»огневая хворость» на скарлатину— «дзицячая смерць,» на оспу, корь и дифтеритъ, который здѣсь носятъ названія «осицы, шкори и горлянки,» и отъ которыхъ ежегодно гинетъ много народу, въ особенности—дѣтей.

III

Въ маломъ Полѣсьи, какъ и за Припятью, когда вешнія воды спадуть и кругомъ зазеленѣетъ, все, сидѣвшее до тѣхъ поръ по душнымъ хатенкамъ, просыпается и вылазить въ поле на работу, перебираясь на какой нибудь островокъ, отстоящій на 1.6—20 верстъ отъ постояннаго жилья. Въ это время забирается съ собою въ поле все: и «жинка» съ цѣлымъ арсеналомъ кочерегь, рогачей, горшковъ, чугуновъ; и ребятишки, не въ рѣдкость, совершенно нагія и отъ радости «переселенія» неистово визжащія;—и домашняя худоба—волы и тощая кляченка, которая, чуя близкое приволье, идетъ какъ-то бодрѣе и даже пробуетъ лягаться, когда на нее лаетъ «сѣрко»—песъ дворовый. Впереди всего этого медленно выступаетъ самъ «господарь» съ косою, граблями, вилами и неизмѣнною «рушницей—самопаломъ,» перевязанный по всѣмъ направленіямъ «лычкомъ и веревочками,» но, тѣмъ не менѣе, смертоноснымъ оружіемъ для «проклятыхъ качокъ». Шествіе всегда замыкается старшимъ въ семьѣ сыномъ или «паробкомъ,» который присматриваетъ за волами, влекущими соху, борону, мѣшки съ сѣменами и печной арсеналъ хозяйки. Онъ же правитъ и лошадью, которая тащитъ «колымагу» съ мѣшочками соли, крупы, лукомъ, хлѣбомъ и другой провизіей, въ число которой попали кудахгающія въ мѣшкѣ куры, визжащіе поросята и связанная хрюкающая свинья—всѣ очень недовольныя своимъ положеніемъ: это очень сердить лохматаго пса сѣрку, любящаго во всемъ благочиніе, тишину и недопускающаго никакихъ заявленій неудовольствія. Тутъ же на возу, на одномъ изъ мѣшковъ возсѣдаетъ привязанный и мяукающій котъ, взятый съ собою въ поле Богъ знаетъ для какой потребы; онъ то, кажется, главнымъ образомъ и безпокоитъ сѣркины нервы. Кругомъ воза бѣгаютъ, дерутся и кричать ребятишки, бьютъ по мѣшку съ поросятами, дергаютъ за хвостъ то кошку, то свинью, когда она начинаете умолкать— «хай и вона спивае,» и радуются переселенію.

Но вотъ, мало-но-малу, пристали ребятишки и позалѣзли на возъ; утихъ вокальный концертъ «доморощенныхъ пѣвцовъ» — и среди глухой лѣсной дороги водворилась невозмутимая тишина, нарушаемая изрѣдка стукомъ колесъ, перекатывающихся но корнямъ древеснымъ, да слышатся мѣрные, глухіе удары лошадиныхъ копитъ о почву дороги…. И сѣрко присталъ; онъ высунулъ языкъ опустилъ мохнатый хвостъ и бѣжитъ мѣрной рысцой за «колымагой переселенія,» да искоса, съ завистью поглядываетъ на ребятишекъ недогадываюіцихся пригласить его въ компанію къ себѣ на возъ…. Близокъ и конецъ путешествію… На выѣздѣ изъ лѣса, вдали виднѣется уже зеленый островокъ, окруженный блестящей поверхностію воды, изъ которой горчить во множествѣ и старый камышь, и зеленые поросли молодаго…. Какъ только ребятишки завидѣли эту «обѣтованную землю, въ ту же минуту поднялся прежній гамъ: сѣрко залаялъ, котъ замяукалъ, запѣла и щетинистая пѣвица и ея поросята, оглашая лѣсъ жалобной руладой, которой сталъ вторить кудахтаньемъ и пѣтухъ, гдѣ то тамъ сидящій въ мѣшкѣ… Кончается лѣсъ, и съ такой музыкой въѣзжаетъ весь, поѣздъ на островокъ, избранный для лѣтняго жилья и полевыхъ работъ. Здѣсь, среди роскошной травы, пока хозяинъ самъ ломаетъ «очеретъ» для шалаша, а «гаспадыня» разбираетъ свои доспѣхи, «хлопецъ» или «паробокъ» строитъ «заборъ» для скотины, а ребятишки бѣгаютъ кругомъ, катаясь въ высокой травѣ и пристаютъ къ матери съ вопросомъ: скоро-ли дастъ она имъ юшку съ рыбой. Спустя часъ, два времени, когда уже готовъ такъ называемый «палацъ»[vi], построенъ «заборъ» и отпущены на волю волы съ лошадью, надъ островкомъ тихо вьется сизый дымокъ; это «рыбная юшка» варится въ земляной печкѣ, кое-какъ уцѣлѣвшей съ прошлаго лѣта и теперь наскоро поправленной.

Эти переселенія на острова въ Полѣсьи совершаются подъ вліяніемъ необходимости увеличить годовой посѣвъ, недостаточный для прокормленія семьи, и мѣста для этихъ посѣвовъ избираются самопроизвольно, на какой нибудь лѣсной полянѣ или на болотномъ острову, на которые владѣльцы никогда не претендуютъ. Подобная система хозяйства является здѣсь всегда выгодною: не уродить около деревни, на песчаномъ полѣ, вслѣдствіе засухи, за то уродить на острову такъ, что ржаные и пшеничные колосья въ ростъ человѣческій и выше, а сборъ жатвы дастъ самъ 8 и 9-ть. И какая роскошь на этихъ островахъ! Не нужно быть и полѣшукомъ, рьянымъ водяникомъ и лѣсовикомъ—чтобы полюбить жизнь среди этой пышной, благоухающей растительности, среди этихъ гигантскихъ дебрей и безбрежныхъ водъ съ миріадами рыбы и несмѣтными стаями разной птицы.

Управившись съ запашкой и посѣвомъ на острову, полѣшукъ во все лѣто, за исключеніемъ времени жатвы и сѣнокоса, предается рыболовству, охотѣ и отчасти занимается приготовленіемъ для себя и на продажу разныхъ хозяйственныхъ вещей изъ дерева. Большая часть этихъ вещей сбывается на мѣстечковыхъ базарахъ евреямъ за самую ничтожную цѣну или промѣнивается на соль, табакъ, серпы и косы самаго плохаго качества, но дающихъ торговцу-еврею 50 и 60% барыша при условіяхъ такого сбыта. Немало этихъ деревянныхъ издѣлій попадаетъ за безцѣнокъ въ руки «жидковъ-шинкарей» за водку, которая самымъ безцеремоннымъ образомъ приправляется для крѣпости даже «тютюномъ» и въ такомъ видѣ поступаетъ въ продажу подъ именемъ «старой горилки». Къ нимъ же въ руки попадаютъ и кожи съ убитыхъ животных и хлѣбъ съ поля, и медъ съ пасѣки; бабы туда же тащутъ «кудельку», яйца, холстъ, грибы, ягоды,—однимъ словомъ, къ жидамъ сносится все, словно въ бездонную кладовую, изъ которой продаютъ уже они, назначая цѣны но усмотрѣнію. Продажа евреямъ сельскихъ продуктовъ производится полѣшукамн безо всякой мѣры, вѣса или счета, а просто на глазъ, придерживаясь народной пословицы: «коли мужикъ взнае хфунтъ, панъ—бунтъ, а жидя—грунтъ, тогда добра не будзе», и жидки, набнвшие глазъ и руку, пользуются этимъ, какъ, нельзя лучше. Но осени въ глухихъ мѣстахъ, изъ которыхъ жители рѣдко и нехотя ѣздятъ въ селенія и мѣстечки, шныряютъ юркіе жидки съ солью, табакомъ, спичками и разной сомнительной «галантеріей», сбывая ее за свѣжіе медъ, масло, яйца, просо, гречиху, картофель, лукъ, полотно и домашнюю птицу. Въ это же время въ Полѣсье наѣзжаютъ и «Борисовцы» съ образами, писанными масляной краской на деревянныхъ дощечкахъ[vii]. Образа Борисовцевъ почему-то предпочитаются суздальскому письму и охотно покупаются; въ особенности много расходится такъ называемаго «Іордана»—изображенія Іоанна крестителя, надъ которымъ написанъ крестъ съ двумя пиками по бокамъ и надписью «Іорданъ».

Въ Маломъ Полѣсьи, подъ вліяніемъ преобладающаго малороссійскаго элемента, народъ содержать свои хаты опрятнѣе чѣмъ въ Полѣсьи Заприпятинскомъ, гдѣ нерѣдко попадаются деревни съ курными избами; и одѣваются здѣсь нѣсколько щеголеватѣе. Такъ называемая «аблаухица»—безобразный колпакъ съ откинутыми ушами на подобіе ослиныхъ—встрѣчаегся весьма рѣдко, и замѣняется повсемѣстно малороссійской смушковой шапкою. Лапти также не въ ходу,—вездѣ «чоботы» смазные; въ остальномъ костюмъ схожъ съ малороссійскимъ: тѣже шаровары, шириною въ «Черное море», свита, кирея[viii], кожухъ и рубаха съ прорѣхой на груди, только съ откладнымъ воротникомъ безъ узора; въ женскомъ нарядѣ тѣже «ляховки»[ix], плахты, запаски, гирсеты и свитки; тѣже монисто и образки, тѣже и «чоботцы» только иЗЪ черной смазной кожи. Впрочемъ ходить босикомъ и здѣсь, какъ и въ Малороссіи, считается для женщины щегольствомъ; особенно зимою; про такую женщину обыкновенно говорятъ: «отъ це чупуриха», т. е. щеголиха. Но за то дѣти въ Маломъ Полѣсьи, если не ходять полунагими, то всегда одѣты точно въ чужое платье, потому что дѣтскую одежду всегда составляетъ старое платье родителей, чуть-чуть подрѣзанное съ низу; въ такомъ костюмѣ они пребываютъ до 15—16 лѣтъ, путаясь въ отцовской свитѣ и сапогахъ, падая или цѣпляясь чуть ли пе на каждомъ шагу и возбуждай общій смѣхъ. Въ воскресные дни и праздники, какъ и вездѣ, народъ въ Полѣсье одѣвается конечно чище чѣмъ въ будни, при чемъ, въ силу установившагося обычая, требуется, чтобы ко дню Свѣтлаго Воскресенія была непремѣнно хотя старая, но бѣлая рубашка, а ко дню Рождества— рубаха новая. «Къ Вылыко-дню кошуля хочь стара, абы била, а къ Роздву—хоть сира, абы нова» говорятъ полѣшуки и строго соблюдаютъ этотъ обычай, къ чему энергично побуждаютъ своихъ мужей бабы, помня вѣроятно народную легенду о томъ, когда Господь спрашивал, полѣшука и его бабу, отчего оии не надѣли въ день Его Воскресенія бѣлыхъ сорочекъ и наказалъ ихъ за это тѣмъ, что они въ день Свѣтлаго Воскресенія уходили всегда въ лѣсъ и тамъ, въ сообществѣ звѣрей, проводили все время праздниковъ. Заговоривъ о движимости—нарядѣ полѣшука, стоящемъ дорого-дорого рублей 20—30-ть, въ заключеніе скажу нѣсколько словъ о цѣнности остального достатка. Хата здѣсь цѣнится рублей 25-ть; пара воловъ и лошадь—70—80 рублей, хозяйственные инструменты и домашнія животныя—рублей 20, и запасъ сѣмянъ для посѣва—рублей 30. Итого, слѣдовательно, весь достатокъ полѣшука простирается до 200 рублей—и тутъ же раскиданы богатства и въ нѣдрахъ мало-полѣской почвы и нетронутые совсѣмъ снаружи

М. Волотовскій.

[i] O Rossly Zahodnie, 1600 r. Siestrincewicz
[ii] Pelicalides «De bello Ostrogiano ad Piantkos cum Nissoviis libri IV, Cracov,1600.
[iii] Брошюра «Nowe Ateny» по Домбровскому
[iv] «Вѣсти. Европы», марть, 1666 года, стр. 54.
[v] Существовалъ до 1826 г
[vi] Шалашъ изъ камыша, въ шутку называемый «палацомъ».
[vii] Борисовцами называются южо-рѵссы, живущіе въ с. Борисовкѣ, Курской губерніи, и занимающіеся иконописью.
[viii] Кирея -длииная свита съ капюшономъ
[ix] Рубахи съ вышигымъ подоломъ